Ханукальные светильники также символизируют образы героев народа Израиля. Когда мы смотрим на эти светильники, мы должны вслушаться в те безмолвные истории, которые они нам рассказывают, и с их помощью соединиться с этими образами – образами, которые способны зажечь свет в наших глазах и жар в наших сердцах.
В общей сложности, без шамашей (дополнительный светильник, от которого зажигают остальные), в Хануку зажигают 36 свечей (1 плюс 2 плюс 3 плюс 4 плюс 5 плюс 6 плюс 7 плюс 8 = 36). И вот, 36 – это, как известно, число праведников, которое присутствует в каждом поколении, тридцать шесть праведников, о которых говорят, что они видят Б-жественное Присутствие каждый день[1]. Мудрецы Торы даже называются «глазами общины»[2], потому что своим ясным взглядом они видят внутреннюю тайну реальности (Шхину, которая обитает повсюду) и могут вести нас праведным путем. Кроме того, сила праведников приходит к ним при изучении Торы, происходящем прежде всего на интеллектуальном уровне, который символизируют глаза. Другими словами, 36 праведников проглядывают в свете светильников («И сказал Б-г: «Да будет свет» – это дела праведников» [3]). Каждый светильник, который мы зажигаем, словно приносит к нашим дверям сияющую душу еще одного праведника, которая освещает наши темные ночи.
Теперь, когда оказалось, что важен не только свет светильников, но и тепло, которое они распространяют, нам ведь недостаточно тридцати шести праведников. Мы должны найти еще тридцать шесть образов, на которые намекают ханукальные светильники и которые будут присутствовать в тепле, поднимающемся от них, и ощущаться в наших сердцах. Эти праведники показывают нам дорогу, по которой мы должны идти, но нужны и другие образы, которые придадут нам смелости идти и преодолевать трудности, с которыми мы столкнемся в дальнейшем.
Мы уже связали жар светильников с чудом победы на войне. Можно подумать о сердце, которое распространяет жар, как о царе, а о крови, шагающей-пульсирующей от него к органам тела, как о его героических бойцах, которые выходят на битву во имя него, из любви и преданности к нему. Среди царей, которые правили народом Израиля, есть тот, по кому мы скучаем больше всего и ждем спасителя, который будет из его потомков, – это, конечно, царь Давид. «Храбрец, у которого сердце, как сердце льва»[4] (именно из-за его человечности и тому, что ему было предназначено ошибаться и признаваться в этом, мы признаем в нем горячее сердце – можно верить ему, а не только в него). И вот, там, где Танах перечисляет имена героев войска царя Давида, мы находим ровно 36 героев[5]! Для сравнения, о Шломо было написано, что у него было шестьдесят героев: «Вот ложе Шломо; вокруг него – 60 отборных богатырей из богатырей Израиля»[6]; но поскольку Шломо никогда не воевал, его «герои» были своего рода декорацией, парадной гвардией, предназначенной для создания впечатления. У Давида, который посвятил свою жизнь военным действиям, мы знаем, что речь идет о настоящих героях – опытных воинах с мужественным сердцем, а Давид стоит между ними и вдохновляет их духом героизма.
Таким образом, в то время как свет тридцати шести светильников воплощает образ тридцати шести праведников поколения, их жар рассказывает нам историю 36 героев поколения. Праведники и герои не похожи друг на друга, более того, они обладают противоположными характерами. Однако в светильниках Хануки им удается находиться вместе, переплетаясь в ее свете и жаре.
Слияние образа праведника с образом героя напоминает особый характер «Матитяhу бен Йоханана, хасмонейского великого коэна, и его сыновей»: хасмонеи были праведными коэнами, служащими в Храме, и их задачей было показывать народу пути Торы; однако на войне им удалось открыться в качестве храбрых героев, сражающихся на поле боя. Красивый намек на это: гиматрия слова «Хашмонай» (חשמונאי =415) является точной суммой гиматрий слов «праведник» (צדיק =204) и «герой» (גִּבּוֹר =211).
Возвращение героя
Ханука (חנוכה) связана с воспитанием (חינוך): греческое царство пыталось предать забвению Тору для грядущих поколений (настолько, что, согласно рассказам, повелело писать на бычьих рогах, которые использовались в качестве детских бутылочек: «У нас нет доли в Б-ге Израиля»[7]). Победа Маккавеев над греками – это, среди прочего, предотвращение этой попытки забвения и увековечение еврейского наследия для детей[8]. Действительно, борьба между еврейскими Маккавеями и евреями-эллинизаторами (митъявним) вращалась, в значительной степени, вокруг вопроса, как воспитывать будущие поколения. Например, какие герои должны служить образцами для подражания и вдохновлять детей?
Если заглянуть в Танах, можно увидеть, что в иудаизме среди многих действующих персонажей есть как образцы праведности, так и образцы героизма. Представляется, что в мире Танаха очевидно, что у праведников нет ценности без героев, а у героев нет ценности без праведников. Однако, чем дальше мы удаляемся от эпохи Танаха, тем больше уменьшается свет пророков и усиливается свет мудрецов, а тем более после потери нашего царства в земле Израиля и ухода в изгнание, образ героя все больше уходит в тень, в то время как образ праведника занимает центральное место. В талмудическом мире праведник стоит почти в абсолютном одиночестве на переднем плане, и его освещает один-единственный луч света. С тех пор, на протяжении большей части времени существования иудаизма, вплоть до нескольких последних поколений, евреи главным образом стремились быть праведниками: скромные и замкнутые ученые Торы, стремящиеся к высоким ступеням приверженности служению Б-гу.
С другой стороны, в западном (греческом) мире мы видим до некоторой степени противоположное явление. И там изначально было два типа героев, представлявших собой сущность двух культур, вдохновивших Грецию: культура интеллектуального философского света породила образ мудреца-отшельника (который превратился в христианского монаха, а затем в ученого-одиночку), а земная культура эмоционального физического жара породила образ героя, который отправляется в путешествие, полное приключений, и совершает славные героические деяния (он превратился в образ рыцаря, ковбоя, супергероя и других звезд западной массовой культуры). И вот, похоже, что там образ героя постепенно даже затмил образ мудреца. Большинство образцов для подражания, которыми окружен типичный подросток в западной культуре, выражают мужской мачоизм, в то время как мудрецы представлены как прилежные и дисциплинированные «рохли», которые поневоле находят убежище в своей учебе.
Эти две истории проецируются друг на друга: отступление образа героя на задний план еврейской культуры создало определенный вакуум, который в последние поколения стал невыносимым для многих, и они стремятся заполнить его героями. В первые годы эти герои брались в основном из еврейского наследия (начиная с Шимшона, через Бар-Кохбу, и до бойцов, которые пожертвовали своей жизнью ради завоевания страны в последних поколениях). Однако постепенно они освобождают место для отрицательных героев, иногда настоящих подлецов, не имеющих отношения к иудаизму. И откуда импортированы эти «бутылки с уксусом»? Конечно, с Запада. Поздние потомки героев Древней Греции, с которыми Хасмонеи так тяжело боролись, чтобы изгнать их из сердец своих детей, вернулись, чтобы закрепиться в них еще настойчивее и решительнее.
Существует и противоположная проекция, от иудаизма к Западу: по мере того, как возрастает значение технологии в современной жизни и уменьшается потребность во внешней физической силе, Запад созревает для того, чтобы заново вместить в себя образы героя-мудреца – это более тонкие и «женственные» люди, часто в очках, чья физическая сила меньше, чем сила сердца и разума. На первый взгляд, речь идет о возвращении на передний план фигуры греческого мудреца, отступившей было на задний план. Однако на более глубоком уровне здесь присутствует появление возможности принятия типичного образа еврея – позитивное зеркальное отображение проникновения западных героев в еврейскую культуру, и т. д.[9]).
Фигура Хасмонея, сочетающего в себе праведника и героя, принадлежит именно к эпохе смены «освещения», когда герой уступил место праведнику: в период Второго Храма сияние героев Танаха начинает исчезать, а их место занимают мудрецы Дома Учения. Они сияют нам издалека, символизируя возможность сочетать идеал праведника и идеал героя, не отказываясь ни от одного из них, и, конечно, не пытаясь искать замену на «чужих полях».
Хасмонеи также находятся в гуще самой большой еврейской полемики последних поколений вокруг появления сионизма и создания государства. Светские сионисты отвели Маккавеям роль центральных героев культуры, но в то время, как настоящие Хасмонеи стремились к политической независимости как к инструменту религиозно-духовной независимости, сионизм стремился только к политической независимости[10]. Другими словами, сионизм позаимствовал у Хасмонеев только аспект «героя» и его «жар» (как это можно услышать в известной песне: «Кто выскажет славу Израиля, кто их исчислит? В каждом поколении герой – спаситель народа»), при этом игнорируется аспект «праведника» и «света» (и поэтому в центр внимания попадает только чудо «жара», победы над «многочисленными руками малочисленных», вплоть до глубокого отрицания самого чуда света: «Чуда не случилось с нами, мы не нашли кувшин масла…»). Этот подход является зеркальным отображением подхода ортодоксальной общины, который сосредотачивается почти исключительно на аспекте «праведника» в Хасмонеях и на чуде света – чуде с кувшинчиком масла, и пренебрегает аспектом «героя» и чуда жара – победой в войне[11]. Однако сам Хасмоней остается на своем месте, являясь и праведником, и героем, и ждет, что мы добросовестно отобразим его образ и воплотим его полностью.
Каким может видеться сочетание образов героя и праведника?
[1] Сукка, 45б.
[2] Бемидбар, 15, 24.
[3] Берешит Раба, 2, 5.
[4] Шмуэль, 2 17, 10.
[5] Герои Давида упоминаются в книге Шмуэль, 2, 23 (и в Диврей а-Ямим, 1, 11). Если пересчитать имена упомянутых героев, их действительно ровно тридцать шесть. Несмотря на это, в стихе, который завершает список, говорится: «Всех их тридцать семь». Как это можно объяснить?
Комментаторы предлагают несколько объяснений, простое же объяснение состоит в том, что число в конце включает в себя еще одного героя, который не упоминается по его имени (это соответствует тому, что Авишай и Бенаяhу – двое из трех героев, третий из которых не упомянут.)
Действительно, число тридцать шесть можно получить другим способом, как сумму промежуточных цифр в той же главе: сначала упоминаются три героя, затем еще три, а затем тридцать «Асаэль, брат Йоава, в числе тридцати» (стих 24). Однако от Асаэля до конца насчитывается тридцать один герой! Согласно этому, окончание «всех тридцати семи» рассматривает всех тридцать одного героя из последнего списка, но один из них как бы «шаток», и поэтому сначала было сказано, что их всего тридцать. Кто этот «проблемный» герой? Можно сказать, что он – Урия Хеттеянин, перечисленный последним, потому что он был убит по вине Давида.
(К последнему толкованию можно добавить еще один хасидский «этаж»: Урия, от Ор – свет, –это 37-й светильник (לז), по гиматрии йехида (יחידה), что соответствует свету йехиды души самого Давида, который отошел от Давида, когда тот согрешил против него. Однако в грядущем, с помощью тридцати шести других героев, сбудется «все тридцать семь»: тшува Давида будет принята полностью, и свет его йехиды вернется.)
Эта путаница между 36 и 37 очень напоминает число душ Яакова и его сыновей, спускающихся в Египет (Берешит, 46), где перечислены ровно 69 имен, а в конце написано: «Всех душ дома Яакова, спустившихся в Египет, семьдесят». И вот, Ибн-Эзра поясняет, что семидесятый – это сам Яаков, и, таким образом, мы можем и здесь сказать, что тридцать седьмой – это сам Давид. Или, по-другому, «все тридцать семь» –то есть с добавлением колель (общего, как это принято при расчете гиматрий), намекающего на самого Давида, главного героя, который включает (колель) их всех. 36 героев – это отдельные огни, но над отдельными огнями есть «свет, который выше всех», это сам Давид – тридцать седьмой светильник. Действительно, Давида однозначно называют «светочем Израиля» (Шмуэль 2, 21, 17). В продолжение этого можно сказать, что Адино Эцниянин (герой, поразивший 800 человек за один раз, см. Шмуэль 2, 23, 8) – это, в сущности, сам Давид, ведь мудрецы толковали его имя как прозвище Давида (Моэд катан, 16б).
[6] Шир а-ширим, 3, 7.
[7] Берешит Раба, 2, 4.
[8] חנוכה=טף (Ханука=детвора).
[9] «Да даст Б-г простор Йефету, и да обитает он в шатрах Шема; Кнаан же будет рабом им» (Берешит, 9, 27). Йефет должен быть господином Хама, и все же обитать в шатрах Шема. Отход образа мачо на второй план и вознесение образа мудреца – это возвращение к исправленному состоянию: «Кнаан же будет рабом ему». Готовность получать от еврея – это начало «И да обитает он в шатрах Шема», готовность получать от еврея посредством окружающего света.
[10] Были, конечно, исключения, такие, как движение «Союз Хасмонеев» во главе с раввином Моше Цви
Сегалом (тестем раввина Гинзбурга – прим. редактора), Яир Штерн, который упомянул Храм в принципах
Возрождения ЛЕХИ, поэт Ури-Цви Гринберг, и другие.
[11] Следует отметить, что Любавический Ребе подчеркивал, что не следует недооценивать чудо победы в войне как существенный элемент Хануки. См. например беседу на Хануку, Ликутей Сихот, том 10.